Нет, и не под чуждым небосводом,
                И не под защитой чуждых крыл,-
                Я была тогда с моим народом,
                Там, где мой народ, к несчастью, был.
                                        1961    

                Вместо предисловия 

    В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев
в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то
"опознал" меня. Тогда стоящая за мной женщина, которая,
конечно, никогда не слыхала моего имени, очнулась от
свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на
ухо (там все говорили шепотом):
   - А это вы можете описать?
   И я сказала:
   - Могу.
   Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что
некогда было ее лицом.
1 апреля 1957


        Посвящение

Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними "каторжные норы"
И смертельная тоска.
Для кого-то веет ветер свежий,
Для кого-то нежится закат -
Мы не знаем, мы повсюду те же,
Слышим лишь ключей постылый скрежет 
Да шаги тяжелые солдат. 
Подымались как к обедне ранней,
По столице одичалой шли,
Там встречались, мертвых бездыханней,
Солнце ниже и Нева туманней,
А надежда все поет вдали.
Приговор... И сразу слезы хлынут, 
Ото всех уже отделена,
Словно с болью жизнь из сердца вынут,
Словно грубо навзничь опрокинут,
Но идет... Шатается... Одна...
Где теперь невольные подруги 
Двух моих осатанелых лет? 
Что им чудится в сибирской вьюге,
Что мерещится им в лунном круге? 
Им я шлю прощальный свой привет. 

           

    Март, 1940
   

       Вступление

Это было, когда улыбался 
Только мертвый, спокойствию рад. 
И ненужным привеском качался
Возле тюрем своих Ленинград. 
И когда, обезумев от муки, 
Шли уже осужденных полки, 
И короткую песню разлуки 
Паровозные пели гудки, 
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь 
Под кровавыми сапогами 
И под шинами черных марусь. 
        


1 
        
Уводили тебя на рассвете, 
За тобой, как на выносе, шла, 
В темной горнице плакали дети, 
У божницы свеча оплыла. 
На губах твоих холод иконки. 
Смертный пот на челе не забыть.
Буду я, как стрелецкие женки, 
Под кремлевскими башнями выть. 

                1935
        

2 
        
Тихо льется тихий Дон, 
Желтый месяц входит в дом. 

Входит в шапке набекрень, 
Видит желтый месяц тень. 

Эта женщина больна, 
Эта женщина одна, 

Муж в могиле, сын в тюрьме, 
Помолитесь обо мне. 


3

Нет, это не я, это кто-то другой страдает. 
Я бы так не могла, а то, что случилось, 
Пусть черные сукна покроют, 
И пусть унесут фонари... 
                        Ночь. 


4

Показать бы тебе, насмешнице 
И любимице всех друзей, 
Царскосельской веселой грешнице, 
Что случится с жизнью твоей - 
Как трехсотая, с передачею, 
Под Крестами будешь стоять 
И своею слезою горячею 
Новогодний лед прожигать. 
Там тюремный тополь качается, 
И ни звука - а сколько там 
Неповинных жизней кончается... 


5 

Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя домой. 
Кидалась в ноги палачу, 
Ты сын и ужас мой. 
Все перепуталось навек, 
И мне не разобрать 
Теперь, кто зверь, кто человек, 
И долго ль казни ждать. 
И только пыльные цветы, 
И звон кадильный, и следы 
Куда-то в никуда. 
И прямо мне в глаза глядит 
И скорой гибелью грозит 
Огромная звезда. 


6 

Легкие летят недели,
Что случилось, не пойму. 
Как тебе, сынок, в тюрьму 
Ночи белые глядели, 
Как они опять глядят 
Ястребиным жарким оком, 
О твоем кресте высоком 
И о смерти говорят. 

                1939


7

      Приговор 

И упало каменное слово 
На мою еще живую грудь. 
Ничего, ведь я была готова, 
Справлюсь с этим как-нибудь.

У меня сегодня много дела: 
Надо память до конца убить, 
Надо, чтоб душа окаменела, 
Надо снова научиться жить. 

А не то... Горячий шелест лета,
Словно праздник за моим окном. 
Я давно предчувствовала этот 
Светлый день и опустелый дом. 

                Лето, 1939
        
 
8

          К смерти
        
Ты все равно придешь - зачем же не теперь? 
Я жду тебя - мне очень трудно. 
Я потушила свет и отворила дверь 
Тебе, такой простой и чудной. 
Прими для этого какой угодно вид, 
Ворвись отравленным снарядом 
Иль с гирькой подкрадись, как опытный бандит,
Иль отрави тифозным чадом. 
Иль сказочкой, придуманной тобой 
И всем до тошноты знакомой,-
Чтоб я увидела верх шапки голубой 
И бледного от страха управдома. 
Мне все равно теперь. Клубится Енисей, 
Звезда Полярная сияет. 
И синий блеск возлюбленных очей 
Последний ужас застилает. 

                19 августа 1939
                Фонтанный Дом
                Ленинград
  
  
9 

Уже безумие крылом 
Души накрыло половину, 
И поит огненным вином 
И манит в черную долину. 

И поняла я, что ему 
Должна я уступить победу, 
Прислушиваясь к своему 
Уже как бы чужому бреду. 

И не позволит ничего 
Оно мне унести с собою 
(Как ни упрашивай его 
И как ни докучай мольбою): 

Ни сына страшные глаза - 
Окаменелое страданье, 
Ни день, когда пришла гроза, 
Ни час тюремного свиданья, 

Ни милую прохладу рук, 
Ни лип взволнованные тени, 
Ни отдаленный легкий звук - 
Слова последних утешений. 

                4 мая 1940
                Фонтанный Дом
  

10

         Распятие
        
                Не рыдай Мене, Мати, 
                во гробе сущу.

I 
        
Хор ангелов великий час восславил, 
И небеса расплавились в огне. 
Отцу сказал: "Почто Меня оставил!"
А матери: "О, не рыдай Мене..."


II 
        
Магдалина билась и рыдала, 
Ученик любимый каменел, 
А туда, где молча Мать стояла, 
Так никто взглянуть и не посмел. 

                1940-1943

  
          Эпилог

I
        
Узнала я, как опадают лица, 
Как из-под век выглядывает страх, 
Как клинописи жесткие страницы 
Страдание выводит на щеках, 
Как локоны из пепельных и черных 
Серебряными делаются вдруг, 
Улыбка вянет на губах покорных, 
И в сухоньком смешке дрожит испуг. 
И я молюсь не о себе одной, 
А обо всех, кто там стоял со мною, 
И в лютый холод, и в июльский зной 
Под красною ослепшею стеною. 


II 
        
Опять поминальный приблизился час. 
Я вижу, я слышу, я чувствую вас: 

И ту, что едва до окна довели, 
И ту, что родимой не топчет земли, 

И ту, что, красивой тряхнув головой, 
Сказала: "Сюда прихожу, как домой".

Хотелось бы всех поименно назвать, 
Да отняли список, и негде узнать. 

Для них соткала я широкий покров 
Из бедных, у них же подслушанных слов. 

О них вспоминаю всегда и везде, 
О них не забуду и в новой беде, 

И если зажмут мой измученный рот, 
Которым кричит стомильонный народ, 

Пусть так же они поминают меня 
В канун моего поминального дня. 

А если когда-нибудь в этой стране 
Воздвигнуть задумают памятник мне, 

Согласье на это даю торжество, 
Но только с условьем - не ставить его 

Ни около моря, где я родилась: 
Последняя с морем разорвана связь, 

Ни в царском саду у заветного пня, 
Где тень безутешная ищет меня, 

А здесь, где стояла я триста часов 
И где для меня не открыли засов. 

Затем, что и в смерти блаженной боюсь 
Забыть громыхание черных марусь, 

Забыть, как постылая хлопала дверь 
И выла старуха, как раненый зверь. 

И пусть с неподвижных и бронзовых век 
Как слезы струится подтаявший снег, 

И голубь тюремный пусть гулит вдали, 
И тихо идут по Неве корабли. 

                Март, 1940